Вести с полей Новой Земблы: работаю над книгой, над версткой и над подстрочником (вчера закончил первую половину!). На это уходит времени больше, чем я предполагал, поэтому не уверен, что успею всё (книгу то есть) подготовить к концу марта,— но я, конечно, постараюсь. Работа над подстрочником, после всех тягот и лишений стихотворного перевода, идет на удивление легко (так сказать, lighthearted, с легким сердцем), наверное, потому что я уже мысленно излазил, исследовал всю эту поэму, каждый закуток ее лабиринта, пока работал над стихотворным переводом (всё места знакомые, так сказать); проблема, собственно, только в недостатке свободного времени (мое хобби пока что еще не эволюционировало в Хоббита, приносящего хоть какой-то доход). Но работа, что меня радует, в целом идет как по маслу (между прочим, не знаю, задумывались ли вы об этом, но ходить по маслу скользко!), и это всего лишь вопрос времени, когда я ее закончу. Спешить не буду, ибо Набоков, сами понимаете.
Кстати, вы можете спросить (я бы и сам спросил), а зачем ты вообще переводишь поэму подстрочником, если уже существует перевод Веры Набоковой, который подстрочный и прекрасный? Что ж, у меня есть ответ на этот вопрос. Во-первых, да, перевод Веры Набоковой прекрасен, но в том-то и дело. Будучи буквалистически точным, он все же является (до некоторой степени) и переводом художественным, выполненным на «языке» художественной прозы. В этом нет ничего дурного или хорошего, это просто те рамки, которые обозначила для себя, как для переводчицы, Вера Набокова. Она, например, постаралась сохранить, насколько это возможно, игру слов: так, link-and-bobolink в ее переводе превращается в «звено-зерно», что хорошо само по себе как находка, но, согласитесь, далеко от необыкновенности боболинка (птички такой), а с другой стороны limp blimp она перевела просто блестяще как «дряблый дирижабль», пусть даже рифма не столь точна (по форме, но не по сути, которая вся в этом дребезжании старого надувного сердца). Так что моя цель — не повторить шаг за шагом путь жены и переводчицы Набокова, а проложить свою собственную — параллельную — дорожку. Мой подстрочник практически полностью игнорирует художественную составляющую, почти до уровня нечитабельности, но все же, я надеюсь, не заступая за эту штрафную линию. Я хочу подстрочник как можно более точный, сохраняющий все внутренние переклички и перемычки оригинала, въедливый до мозга костей, ветвистый как оленьи рога, раскрывающий скрытые или дополнительные значения (возможности) слов, допускающий неоднозначные толкования тех или иных мест, сохраняющий не только смысл, но и — в более широком смысле — суть оригинала, даже если для этого нужно принести в жертву ягненка благозвучности (эту маску, за которой нередко скрывается беспомощность переводчика).
Наверное, стоит привести какой-то пример, чтобы вам стало понятнее, о чем я говорю. Вот, пожалуй, фрагментик, который будет показательным, строки 261-268,— возьмем сначала перевод Веры Набоковой:
Твой профиль не изменился. Блестящие зубы,
Покусывающие осторожную губу; тень под
Глазами от длинных ресниц; персиковый пушок,
Окаймляющий скулу; темно-коричневый шелк
Волос, зачесанных кверху от висков и затылка;
Очень голая шея; персидский очерк
Носа и бровей — ты все это сохранила;
И в тихие ночи мы слышим водопад.
Замечательный перевод, к нему, как к художественному тексту, у меня вопросов нет. Теперь мой вариант (вам может показаться, что местами он даже слишком подобен переводу Веры Набоковой, но это просто так совпало — напомню, что перевод все-таки буквалистический):
Твой профиль не изменился. Блестящие зубы,
Кусающие осторожную губу; тень под
Глазом от длинных ресниц; персиковый пух,
Окаймляющий скулу; темный шелковый каштан
Волос, зачесанных вверх с виска и с затылка;
Очень голая шея; персидская форма =очертание
Носа и брови, ты сохранила это всё —
И тихими ночами мы слышим водопад.
Вы можете также заметить, что мой подстрочник звучит хуже, как будто корявее (а может и без «как будто»). Почему глаз, вы спросите, в единственном числе? Что это за потрет циклопа такой? И где вторая бровь? И я отвечу: ключевое слово — портрет. В оригинале Шейд буквально (то есть буквами) рисует нам портрет жены, причем портрет, как мы видим, в профиль («Твой профиль не изменился»), поэтому Набоков здесь с присущей ему (и Шейду) точностью изображает один глаз, с тенью от длинных ресниц, одну скулу, окаймленную персиковым пушком, один висок и одну — в конце концов — бровь. Это очень интересная деталь, которую, как мне кажется, важно донести до читателя, который хочет действительно проникнуть под шкуру другого языка и понять, как действительно устроена поэма «Бледный огонь».
P.S. Вы можете со мной не согласиться. И с этим я согласен :)
P.P.S. На фото Вера Набокова и ее муж играют в «игру миров».
